Я получаю досье с фотографиями заводов и с интересом их изучаю. Я вижу, что значительная часть из них находится под землей и они практически неуязвимы с воздуха. На фотографиях, которые были сделаны во время войны, изображена сама плотина, гидроэлектростанция и некоторые фабричные здания. Как эти фотографии были сделаны? Я вспоминаю мое пребывание в Крыму и складываю два и два. Когда мы стояли в Сарабузе и поддерживали себя в форме, занимаясь подъемом тяжестей и метанием диски после вылетов, на аэродроме часто приземлялся самолет, выкрашенный черной краской и из него сходили очень загадочные пассажиры. Однажды член экипажа сказал мне по секрету, что происходило. Этот самолет привез русских священников из свободолюбивых государств Кавказа, которые вызвались выполнить важные задания немецкого командования. Одетые в рясы и с развевающимися по воздуху бородами, каждый из них нес на груди небольшой пакет либо с фотокамерой, либо со взрывчаткой, в зависимости от их задания. Эти священники считали немецкую победу единственным шансом восстановить свою независимость и вместе с ней, свободу для своей религии. Они были фанатичными врагами большевистского мира и поэтому, нашими союзниками. До сих пор они стоят у меня перед глазами: люди с белыми бородами и благородными чертами лица, как будто вырезанными из дерева. Из глубины России они доставили фотографии, месяцами находились в дороге и возвращались после завершения своего задания. Если один из них исчезал, он, скорее всего, отдал свою жизнь за свободу или в результате неудачного прыжка с парашютом, застигнутый во время выполнения задания или на обратном пути за линию фронта. На меня произвел большое впечатление рассказ моего собеседника о том, как эти святые люди без колебаний прыгали в ночь, укрепленные верой в свою великую миссию. В то время мы сражались на Кавказе и их сбрасывали с парашютами над горными долинами, где жили их родственники, с помощью которых они намеревались организовать сопротивление и совершить диверсионные акты.

Все это вспомнилось мне, когда я раздумывал над тем, откуда взялись фотографии этих заводов.

После нескольких общих замечаний об общем ходе войны, в которых Шпеер выразил свою полную уверенность в фюрере, он уехал рано утром, пообещав мне прислать новые детали, касающиеся уральских планов. Но до этого дело так никогда и не дошло, потому что события 9 февраля сделали мое участие в этой операции невозможным.

Таким образом, задача разработки плана была доверена кому-то еще. Но затем, в лихорадке событий конца войны этот план потерял свое практическое значение.

Рано утром 9 февраля в штабе раздается телефонный звонок. Из Франкфурта сообщают, что прошлой ночью русские навели переправу через Одер у деревни Лебус, к северу от города, и при поддержке танков удерживают плацдарм на западном берегу реки. Ситуация более чем критическая, поблизости нет пехоты, чтобы их атаковать, и нет никакой возможности доставить туда тяжелую артиллерию, которая могла бы остановить противника. Таким образом, ничего не удерживает советские танки от того, чтобы начать марш на столицу, или, по крайней мере, перерезать железную дорогу и автомобильное шоссе Франкфурт-Берлин, которые являются жизненно важными для снабжения фронта на Одере.

Мы летим туда, чтобы выяснить, насколько справедлив этот доклад. Издалека я уже вижу понтонный мост и задолго до того, как мы приближаемся к нему, по нам открывают огонь зенитные орудия. Русские приготовили нам нечто на закуску! Одна из моих эскадрилий атакует мост, проложенный прямо по льду. У нас нет больших надежд на то, что мы сможем добиться чего-то существенного. Как мы знаем по опыту, иваны располагают таким количеством строительных материалов, что могут восстановить мост почти мгновенно. Я лечу низко над землей вместе с противотанковыми самолетами и ищу танки на западном берегу реки. Я могу разглядеть их следы, но не вижу самих стальных монстров. Или то были следы артиллерийских тягачей? Я опускаюсь еще ниже, чтобы быть абсолютно уверенным, и вижу танки, хорошо замаскированные в складках речной долины, на северном краю деревни Лебус. Здесь их, вероятно, штук двенадцать-пятнадцать. Что-то ударяет в крыло, попадание из легкой зенитной пушки. Я держусь низко, отовсюду стреляют зенитки, речную переправу защищают примерно шесть или восемь зенитных батарей. Зенитчики, похоже, давно играют в эти игры и приобрели большой опыт в борьбе со «Штуками». Они не пользуются трассерами, мы не видим тянущихся к нам нитей с нанизанными красными бусинками. Понимаешь, что они открыли огонь, только когда самолет вдруг резко вздрагивает от удара. Как только мы набираем высоту, они тут же перестают стрелять и наши бомбардировщики не видят, кого им атаковать. Только если лететь очень низко над целью, можно увидеть, как из ствола орудия вырывается пламя, похожее на огонь факела. Я думаю, что делать. Нет никакой возможности подойти к цели скрытно, так как плоская речная долина не дает возможности для такой тактики. Здесь нет ни высоких зданий, ни деревьев. Трезвое размышление позволяет мне сделать вывод, что опыт и тактические навыки могут помочь, даже если нарушены все основные правила, которые из них вытекают. Ответ: решительная атака и надежда на удачу. Если бы я всегда был таким авантюристом, я бы уже десятки раз мог лечь в могилу. Но рядом нет наших войск и мы находимся в 80 километрах от столицы Рейха, на опасно малом расстоянии, если к ней рвутся вражеские танки. Для длительных размышлений времени уже не остается. «На этот раз тебе придется положиться на удачу», — говорю я себе. «Пошел»! Я приказываю другим пилотам сохранять высоту, среди них несколько новичков и пока от них нельзя ожидать, что они нанесут большого ущерба противнику при такой обороне, наоборот, скорее всего мы сами понесем неоправданно высокие потери. Когда я спущусь ниже, и как только станут видны вспышки зенитных орудий, они должны будут сконцентрировать огонь своих пушек на зенитках. Всегда есть шанс, что это смутит иванов и повлияет на их точность. Здесь стоят несколько танков ИС, остальные — Т-34. После того, как четыре танка загорелись и у меня кончились боеприпасы, мы летим назад. Я говорю о своих наблюдениях и подчеркиваю тот факт, что я атаковал, лишь принимая в расчет близость Берлина, иначе такая атака была бы неоправданной. Если бы мы удерживали фронт еще дальше к востоку, я подождал бы более благоприятной ситуации, или по крайней мере того момента, когда танки выйдут из зоны защиты своих зенитных установок, сосредоточенных вокруг моста. После двух вылетов я меняю самолет, потому что мой получил повреждения от зенитного огня. В четвертый раз я лечу назад и вот уже пылают все двенадцать танков. Я лечу на бреющем над танком ИС, который извергает дым, но все никак не загорается.

Каждый раз перед тем как идти в атаку, я поднимаюсь на 800 метров, потому что зениткам на такой высоте трудно в меня попасть. Оттуда я пикирую отвесно, отчаянно бросая машину из стороны в сторону. Когда я уже недалеко от танка, я выравниваю машину в момент выстрела, и затем ухожу в сторону над самим танком, следуя той же тактике уклонения, до того момента, когда я могу набирать высоту снова — вне досягаемости зениток. Мне конечно же нужно было бы заходить на цель медленнее, когда мой самолет лучше управляется, но это было бы самоубийством. Только благодаря обширному опыту и сомнамбулической уверенности в себе я способен выровнять машину на долю секунды и поразить танк в его наиболее уязвимые места. Конечно, такие атаки никогда не смогли бы провести мои коллеги по той простой причине, что у них нет достаточного опыта.